В «Декамероне» впервые складывается новый классический стиль на основе флорентийского наречия, народного языка, который становится литературным, да при этом сразу классическим. Здесь один из важнейших признаков, наравне с гуманизмом, Ренессанса, что предопределяет развитие национальной литературы и искусства, в конечном счете, формирование национальной культуры.
В этом плане в роли «Декамерона» Джованни Боккаччо в формировании классического стиля в русской литературе можно рассматривать «Повести Белкина» Пушкина, не говоря о лирике поэта и романе «Евгений Онегин», в которых московское наречие, народный язык, становится не просто литературным в полном его развитии, а классическим, что предопределяет развитие русской литературы как классической и других видов искусства, с формированием русской национальной культуры. Все явления и признаки Ренессанса здесь налицо, что прекрасно сознает исследователь поэтики и стиля «Декамерона» Р.И.Хлодовский, одноименная книга которого издана в Москве в 1982 году.
Самое примечательное в этой книге для меня то, что Хлодовский, рассматривая как бы под микроскопом зарождение и развитие классического стиля в Италии XIV века и в других странах Европы, связывая прямо не только с самосознанием человека (гуманизм), но и с национальным самосознанием новой культуры, обнаруживает те же явления в развитии русской классики. Это выходит у него естественно, но, с моей точки зрения, противоестественно, когда одни и те же ренессансные явления в Италии и в России - в отношении русской литературы не признаются как Ренессанс.
У Боккаччо, у Сервантеса, у Шекспира - проявления Ренессанса, а у Пушкина, у Льва Толстого - нет?! Хотя автор сознает идентичность природы классического стиля. «В художественном и идеологическом опыте итальянского Возрождения, - пишет Хлодовский, - обнаруживаются некоторые существенные закономерности не только уникальности Шекспира, Сервантеса, Расина (Мольера бы лучше в этом ряду. - П.К.), Пушкина, но также не менее беспримерной по глубине присущего ей гуманизма классики великой русской литературы XIX столетия, с ее Гоголем, Львом Толстым, Чеховым и, казалось бы, вовсе дисгармоничным Федором Достоевским».
Действительно, здесь мы видим в одном ряду творцов классического стиля в разных странах и в разные столетия, в принципе, в сходных исторических условиях переходных эпох, в Европе признанных как Ренессанс, а в России - нет?!
Далее автор пишет: «Пути человечеству всегда расчищали титаны. Стилевое развитие редко когда завершается классикой: как правило, он(о) открывается ею. В отличие от всякого рода классицизмов, искусство классического стиля с самого начала внутренне ориентировано не на акдемическое повторение абсолютно совершенных художественных образцов, а на развитие новых духовных ценностей, в открытии которых классический стиль принимает самое непосредственное участие».
Это верно в отношении итальянского искусства эпохи Возрождения и особенно верно в отношении русского искусства, зарождение и развитие которого приписывали заимствованиям и приобщениям к европейским «классицизмам» и барокко (как художественным направлениям), когда на самом деле в России XVIII века происходили те же процессы с отходом от Бога в сторону человека, с обращением к природе и классической древности, с превращением московского наречия, народного языка, вместо латыни и церковно-славянского, в литературный язык, с зарождением и развитием классического стиля в XIX столетии.
Тут же Хлодовский продолжает, имея в виду европейский Ренессанс, не сознавая вполне, или просто не выговаривая, что описывает ренессансную ситуацию также и в России XIX столетия: «Вот почему высокая классика так часто сопутствует великим культурным переворотам. Социальная функция национальных классических стилей состоит, в частности, в том, что они создают возможность для формирования и - что, пожалуй, еще более важно - для закрепления нового идеологического содержания в мироощущении нации. Классический стиль облегчает становление национального самосознания, снимая в сфере художественного творчества и его общественного восприятия противоречия между личностью и народом».
Хлодовский здесь мог бы перейти к исследованию поэтики «Повестей Белкина», вместо «Декамерона», с теми же определениями классического стиля русской литературы, только с дальнейшим развитием гуманизма, с поворотом от индивидуализма итальянского Возрождения к коллективизму, когда человечность связывается не только с личностью индивида, но и народа, с его свободой и достоинством.
Еще абзац. Читайте, имея в виду и зарождение русской классики, и русской нации в эпоху Ренессанса в России. «Рождение первого из европейских национальных стилей оказалось теснейшим образом связанным с огромным шагом вперед в художественном, нравственном и культурном развитии всего человечества.
Итальянское Возрождение не просто стало вровень с классикой греко-римской античности, но и, подобно ей, сформировало собственные абсолютные, классические художественные ценности. Абсолютность и общечеловечность этих классических форм не только не вступали в противоречие со свойственным им национальным своеобразием, но прямо обусловливались историческими особенностями революционной эпохи, в которую формировались «современные европейские нации».
В том числе и русская (или российская) нация, которая сформировалась с начала преобразований Петра Великого - в условиях ренессансных явлений русской жизни и искусства, как в Италии в XIV-XVI веков. Хлодовский далее заметит: «В типологии исторического развития европейских литератур время Петрарки и Боккаччо аналогично пушкинской поре нашей литературы».
Я бы сделал здесь уточнения. Время Петрарки и Боккаччо - это скорее время Ломоносова и Державина в России, а Высокое Возрождение - это и есть время Пушкина, Кипренского, Росси с формированием высокой классики, или ренессансной классики, каковая и выступает «как бы классикой классических литератур Европы» (Хлодовский).
К вопросу о реабилитации плоти Хлодовский делает решительную поправку: «Неверно полагать, будто Возрождение реабилитировало плоть. Эротика похотливой любви - это как раз то, что пришло в Ренессанс из Средневековья. Возрождение реабилитировало всего человека и прежде всего как существо высокодуховное, способное к бесконечному интеллектуальному росту и беспредельному нравственному совершенству».
Этот высокий порыв проявится в России на рубеже XIX-XX веков и особенно в советскую эпоху с раскрепощением всех сущностных сил человека и народа, вопреки нынешней, самой разнузданной клевете на нее. Подобной клевете подверглась и эпоха Возрождения, не говоря о безбожии, во всяческом аморализме и преступлениях, о чем говорят как об обратной стороне титанизма, хотя аморализм и преступления при всех дворах и элитах - обычная практика всех времен и народов, включая и XX век.
В ста новеллах «Декамерона» мы находим жизнь средневековой Европы во времени; новеллы распространялись, как сказки и те же истории из библейских сказаний, во всех слоях общества, рассказывались на площадях, уже поэтому в них проступал народный дух. Джованни Боккаччо не просто их собрал, а создал оригинальную структуру из двух рамочных обрамлений. Такое построение намечается уже в заглавии:
«Начинается книга, называемая Декамерон, прозываемая принц Галеотто, в коей содержится сто новелл, рассказанных на протяжении десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми».
Заглавие не шуточное, можно сказать, итоговое в отношении Средних веков, с отголосками классической древности и Мусульманского Ренессанса, с предчувствием и ощущением наступления новой эпохи, как у Данте в его повести: «Начинается новая жизнь...». Принц Галеотто, который в то время был, очевидно, у всех на слуху, отпадет и останется эллинизированное название - Декамерон.
«Первую раму «Декамерона» образует словесное пространство авторского «я», - пишет Хлодовский и далее: «Личностный тон выдержан на протяжении всей первой рамы. Повествовательное пространство авторского «я» плотно облегает новеллистический корпус «Декамерона», а также ту часть книги, где изображена жизнедеятельность общества рассказчиков».
Вторую раму составляет общество юных рассказчиц и рассказчиков. О девушках было сказано автором, что «все они были связаны друг с другом дружбой или соседством, либо родством; ни одна не перешла двадцативосьмилетнего возраста, и ни одной не было меньше восемнадцати лет; все разумные и родовитые, красивые, добрых нравов и сдержанно-приветливые». Под стать им и молодые люди. Это общество гуманистически образованных людей, юное поколение грядущей новой эпохи.
Чума чумой, оно собралось в идеальном месте. Автор, описав сад, рассказывает: «Они принялись утверждать, что если бы можно было устроить рай на земле, они не знают, какой бы иной образ ему дать, как не форму этого сада».
